«Священство и Царство» Михаила Бабкина: «вода» и «ребенок»

Скандальная книга известного историка Церкви не должна служить оправданием для радикальных выводов

На иконе святых Новомучеников и Исповедников Церкви Русской Царская Семья изображена рядом с предавшими ее иерархами

В последнее время в научных и церковных кругах получила немалую популярность книга историка Михаила Бабкина «Священство и Царство».

Автор, с одной стороны, говорит об общеизвестных вещах, в частности, о роли высшей иерархии Православной Российской Церкви в событиях Февральской революции 1917 года. Известно, что ряд иерархов косвенно, в пассивном режиме, способствовал свержению Царя. Еще до прояснения окончательной картины, на следующий день после т.н. «отречения», вырванного группой генералов и думских заговорщиков, синодалы вынесли кресло Государя из зала для заседаний Синода и отменили поминовение Царской семьи за богослужением, выразив полную лояльность «благоверному Временному правительству».

Бесспорно, что на протяжении ряда лет до революции многие иерархи стремились избавиться от контроля со стороны царской власти, считая синодальную систему с ее обер-прокуратурой порождением петровских реформ, а не продолжением византийской «симфонии властей». Бесспорно, что святой Царь-Мученик Николай Александрович как личность и в проводимой им политике был полной противоположностью петровскому деспотизму. Как бесспорно и то, что г-н Бабкин – серьезный ученый, в отличие от некоторых своих адептов, начертавших его имя на знаменах откровенной антицерковности.

Пример Бабкина наглядно демонстрирует, что реальная история сложна и не поддается упрощенным трактовкам.

В ряде случаев он демонстрирует научную корректность. Например, когда говорит, что среди духовенства (как и среди представителей всех слоев образованного общества) были как те, кто действовал на стороне монархии, так и такие, кто участвовал в деятельности революционеров и радикальной оппозиции. Однако большинство сохраняло нейтралитет, занимало позицию выжидательную. Это чистая правда.

Другой пример научной корректности автора – материал, приводимый им в связи с анализом служебников, издававшихся в конце XIX – начале XX вв. Понятно, что как бы иерархи ни хотели избавиться от царского контроля, до революции никто из них не мог и помыслить о том, чтобы перестать возглашать имя Императора и его семьи на Великом входе и в другие важные моменты богослужения. Однако с проскомидией дело обстояло сложнее. Во всех служебниках, изданных в XIX веке, на т.н. проскомидийных картинках (схемах расположения вынимаемых частиц на дискосе) значатся частицы, вынимаемые за Императора и его семью. Сохраняются эти рисунки и в служебниках, напечатанных в Москве и в Киеве, и в XX веке. Однако в изданиях петербургских, отпечатанных в Синодальной типографии, после рубежа веков эти рисунки меняются. Частиц за Императора на них больше не видно. Исследователь честно отмечает, что это отражало некую закулисную борьбу внутри Синода. Однако некоторые его современные нам адепты говорят, что Церковь с начала XX века перестала поминать Царя. Тем самым вводя в заблуждение необразованную публику.

Несет ли за это ответственность сам автор? Думается, отчасти да. Поскольку, сам же справедливо отмечая, что строгих доказательств прямого участия иерархов в заговоре февралистов не существует, тем не менее пытается представить их роль не как пассивную, а как активную, по сути – ключевую. В качестве аргумента он выдвигает, например, тезис о том, что если бы синодалы жестко осудили действия заговорщиков, призвав народ на защиту монархии, то революция могла бы потерпеть неудачу.

Действия иерархов, разумеется (мы с этого начали), никак нельзя оправдывать. Можно даже отчасти согласиться с Бабкиным в том, что они стремились в лице Царя убрать (руками заговорщиков) «харизматического конкурента», надеясь, что при республике положение Церкви станет лучше и независимее. Можно даже сказать больше: многие иерархи (хотя и не все!) оказались подвержены воздействию того, что Солженицын именует «либеральным полем», в каком-то смысле «заболели» революционным безумием.

Невозможно согласиться с другим – с тем, что их роль была чуть ли не ключевой. Представление о ключевой роли народа в истории и особенно в революциях – это наивно-утопический взгляд, какой-то марксизм наоборот. Революция всегда есть дело элит. Как Февраль, так и Октябрь практически осуществлялся группами элитных военных и верными им отборными спецотрядами. (Имеем в виду техническую сторону захвата власти). Этому предшествовали договоренности на уровне мировых элит с участием ряда представителей элит российских. Обо всем этом имеется огромная историческая литература. Народные толпы на улицах играли роль своеобразного флэш-моба, необходимого флера, который должен был придать происходящему «народно-легитимный» характер. (Хотя, разумеется, абсолютно понятно, что диктат уличных толп ничуть не более «легитимен», чем элитный заговор). Мы говорим о духовном падении наших предков, об их нравственной вине (разумеется, разной для простых людей и элитариев), в силу чего и было попущено отнятие «удерживающего», но отнюдь не о народе как движущей силе истории.

То, что иерархи поддались революционному безумию и оказались захвачены действием «красного колеса», катившегося от сравнительно умеренного либерализма ко все более «левому» радикализму – вполне верно. То, что именно они играли в этом процессе главную роль и могли повернуть «колесо истории» (если бы, к примеру, как полагает Бабкин, призвали народ к поддержке Государя и неповиновению заговорщикам) – нет.

Думается, нельзя не признать, что одной из главных методологических ошибок автора (о сознательности коей могут быть разные мнения) является то, что, вводя в оборот целый ряд интереснейших документов, он достаточно тонко и незаметно для неискушенного взгляда совершает то, что философы называют «поспешным синтезом», переходя в плоскость предположений и оценок. Например, он обращает внимание на необычную стремительность церковной карьеры будущего патриарха Тихона, а также на то, что тот много служил за рубежом. Сопоставляя это с антимонархической позицией патриарха в период революции и после нее, автор подводит читателя к мысли о том, что Тихон был связан с какими-то чуть ли не масонскими кругами, хотя сам же перед этим признает, что строгих доказательств этому нет.

Вместе с тем нельзя не признать, что проводимое автором сравнение того, как иерархи еще в период заседаний Поместного собора протестовали против посягательств большевиков на захват церковного имущества, а также арестов и убийств священников, и то, как они не протестовали против беззаконий и насилия в отношении свергнутого Императора, выглядит просто вопиюще. Как и голосование на соборе о том, допустимо ли отслужить панихиду по невинно убиенному Императору (большинство проголосовало за то, что можно), при том, что панихиды по убитым представителям духовенства служились, как можно понять, безо всякого голосования. Характерно, что лишь после убийства Царской семьи Царя вновь стали именовать «Помазанником»; после свержения иерархи предпочитали говорить о бывшем Царе.

Предложение о деканонизации ряда новомучеников, выдвигаемое некоторыми из адептов Бабкина, на наш взгляд, ничуть не лучше, чем идея деканонизации святой Царской семьи, на которой зациклены некоторые цареборцы. Во-первых, многие иерархи принесли покаяние за свое участие в безумии революции. Во-вторых, они искупили свой грех мученической кровью, и на иконе (благословленной как в МП, так и в РПЦЗ) изображены рядом с Царской семьей. Это одобрено церковной полнотой и не может быть оспорено.

Наш главный вывод заключается в следующем. Книга М. Бабкина несет в себе немало ценного, в основном в том, что касается вводимой в оборот фактуры. Но интерпретации и домысливание не всегда относятся к ее сильным сторонам. Нам говорят об этой книге, что критикуя ее, «с водой нельзя выплеснуть и ребенка». С этим нельзя не согласиться. Как нельзя не констатировать и то, что радио «Свобода» не станет приглашать на свои программы апологетов святого Православия и русского самодержавия (а Бабкин там постоянный гость). Как не станет олигарх Дерипаска финансировать кого попало (на книге значится ему благодарность). Все-таки на научном труде Бабкина, при всех его несомненных достоинствах, лежит неизгладимая печать старообрядца-беспоповца, принадлежащего к одному из неканоничных осколков ИПЦ. Если уже говорить красиво, из песни слова не выкинешь. Вот как-то так…

Владимир Семенко