Не буди лихо, пока оно тихо. Часть 1

О том, как опозорился адепт Кургиняна

Часть 1

Красный командарм Филипп Миронов, жертва красного террора

Мое увлеченное погружение в историю Гражданской войны в России было ожидаемо прервано реакцией кургиняновской организации на первую часть статьи «Блеск и нищета Кургиняна». Признаться, я с немалым интересом ожидал их реакции, находясь отчасти под влиянием рассказов самого «отца-основателя» «Сути времени» о необычайно высоком аналитическом уровне, который он прививает своим «бойцам» с помощью сложной системы различных школ, тренингов и т.д. Слушая эти рассказы СЕКа, я и другие члены клуба поневоле проникались уважением к организации и ее вождю. Пусть это наши идеологические оппоненты, думалось порой, зато вот яркий образец того, как надо работать. Но посвященный моему недостоинству двухчастный ответ, не скрою, поверг меня в самый настоящий шок. Более жалкий примитив сложно себе представить.

Впрочем, технологически все выглядит весьма убедительно. В самом деле. Тов. Расинский сидит перед экраном компьютера и разбирает мой текст. Мне же приходится воспринимать на слух устную речь, что-то записывать и потом уже реагировать. Отметим для начала: кургиняновские орлы, которых нам долгие годы представляли как великих интеллектуалов, как и многие другие бойцы сегодняшнего медийного фронта, предпочитают работать в устном жанре, полностью плывя по течению современных «трендов». Впрочем, перейдем к сути.

Начинается сюжет с того, что меня безо всяких доказательств обвиняют в «заказухе», соединяя с неким Дюковым. Как можно понять из контекста, это какой-то член СВ, который, по мнению других членов, не так себя повел. Я вообще не знаю, кто такой Дюков и, честно говоря, знать не желаю. Это все равно, как если бы член «Союза русского народа» стал интересоваться борьбой между большевиками и меньшевиками. Но вот бездоказательное и очень уверенное суждение о том, что я являюсь исполнителем какого-то внешнего заказа – прямое оскорбление, которое, говоря мягко, не украшает моего оппонента. Я никогда не работал по внешнему заказу и не собираюсь этого делать. За такие вещи в Царской России вызывали на дуэль, а сегодня подают в суд. Впрочем, адвокаты говорят, что такие дела не имеют судебной перспективы. Но хамское и бездоказательное обвинение тов. Расинского остается на его совести и свидетельствует о не вполне высоком моральном уровне членов данной организации. Как и та площадная ругань по моему адресу, которой полны комментарии к видео.

Далее автор цепляется к моей фразе о том, что все «Красное колесо» Солженицына построено на архивах (и что, стало быть, утверждение «отца-основателя» о том, что АИС никогда не работал в архивах, высказанное без каких-либо пояснений, лишено оснований). К Дзержинскому это, правда, прямого отношения не имеет… С обычным апломбом типичного полуобразованного парвеню Расинский убежденно считает себя умнее и на голову выше оппонента и сразу горит на этом. Он приводит видеоролик (!) с участием доктора филологических наук, автора биографии Солженицына Людмилы Сараскиной, где та, отвечая на навязший уже в зубах вопрос о количестве репрессированных в советское время, говорит, что писателя не пускали в архивы. Ну а раз доктор наук сказал, значит, оппонент дурак…

Я бы еще понял моего оппонента, если бы у меня не было прямой ссылки на «Красное колесо». Но ведь она же есть!

Дорогие и уважаемые товарищи! Вы читать-то умеете? Ведь прямо же все сказано! Вопрос о цифрах репрессий относится к трехтомному «Архипелагу ГУЛАГ». Это произведение посвящено советским лагерям и написано действительно в основном еще в СССР, где в 1960-70-е годы прошлого века в архивы не пускали не только его автора. «Красное колесо» – это десятитомная эпопея о революции, бóльшая часть которой (за исключением некоторых подготовительных материалов и части «Августа 14-го») написана уже в вынужденной эмиграции, где писатель провел в общей сложности 19 лет. И там – он имел полный доступ к самым разнообразным архивам. Достаточно хотя бы просто почитать эпопею, чтобы понять, что без архивов – такое написать невозможно. Наталия Солженицына вспоминает: «Когда в 1974-м нас выслали, то на западе ему открылись огромные материалы. У нас они тоже, конечно, были, но в спецхранах, куда его не пускали, а там, в Гуверовском институте (Гуверовский институт войны, революции и мира ― В.С.), всё было доступно. Этот Институт в Калифорнии, при Стэнфордском университете, назван в честь 31-го президента США Герберта Гувера, который до своего президентства (1928–1932) возглавлял АРА — американскую организацию помощи Европе и России после Первой мировой войны и во время Поволжского голода (1921–1922), и он организовал сбор и спасение российских газет, журналов, книг и разного рода материалов революционного времени. Собрание Гуверовского института — самое большое на западе хранилище материалов по русской революции и раннесоветским годам. Кроме гуверовских сокровищ, Александру Исаевичу стали доступны все книги, изданные эмигрантами».

Пассаж тов. Расинского являет для нас немалую загадку. Не имея разумного и реалистичного объяснения оной, остается предположить наиболее невероятное в отношении человека, считающего себя образованным: мой оппонент вообще не читал основные произведения Солженицына и не понимает разницы между «Архипелагом…» и «Красным колесом»! Но при этом автора обеих книг (точнее многотомников), естественно, считает заклятым врагом. Таковы плоды обучения в ваших школах, уважаемый Сергей Ервандович?

Далее автор переходит почему-то к Врангелю и доказывает, что он не основывал кадетского корпуса в Ростове, что, по его сведениям, сделал атаман Донского казачьего корпуса Богаевский и что, следовательно, установка скромного бюста генералу Врангелю на территории корпуса неуместна. Тему Врангеля мы будем разбирать отдельно, когда дойдут руки до этого. Сейчас же позволим себе заметить, что данный пассаж являет собой яркий пример обычных для наших оппонентов «слева» смысловых манипуляций. Во-первых, Донской корпус Богаевского воевал все же в конечном счете в составе Русской армии, которой командовал именно Врангель, то есть атаман был его прямым подчиненным. Кроме того, сам Расинский подробно рассказывает о том, как кадеты участвовали в войсках Врангеля, а многие эвакуировались с ними, то есть имели отношение к Русской армии не тогда, когда она одерживала победы¸ а в период ее поражений. Во-вторых, вот, например, Ленин в России много чего не основывал, однако весьма многое носило или носит его имя (в том числе и основанное до революции), а памятники ему стоят везде, где только можно и особенно где нельзя. Например, Российская государственная библиотека, исторически основанная еще канцлером Николаем Петровичем Румянцевым, в советские годы именовавшаяся «Ленинской» (а станция метро и до сих пор). А в здании самой библиотеки имеются: большой памятник вождю, его бюст и парадный портрет. Или вот, например, старинный русский город Бахмут, основанный еще в 1571 году Алексеем Басмановым по указу Царя Иоанна Грозного, никакого отношения к революционеру Федору Сергееву по прозвищу «товарищ Артем» не имеет, однако ныне он снова Артемовск. И памятники ему там тоже имелись в немалом количестве. Пока не были снесены украинской властью, а другие – разрушены войной. И цареубийца Войков не строил метро, однако одна из станций носит его имя. И руководитель цареубийства Янкель Свердлов не основывал Екатеринбург, однако памятник ему стоит там до сих пор и кстати – неподалеку от Храма на Крови, построенного на месте злодейского убийства святой Царской семьи. Таких примеров сотни. И ни один из них кургиняновских ребят не напрягает. Их бесит именно Врангель. Думаю, не стоит продолжать…

Автор вроде бы соглашается с тем, что ни у кого не должно быть монополии на истину, но при этом подчеркивает, что должен быть в итоге найден «какой-то общий знаменатель», нельзя, де, «бесконечно воевать». Нужно искать нечто, не являющееся для России пагубным, говорит он. Далее мы увидим, каким образом этот знаменатель у него ищется.

Цепляется Расинский к моей фразе насчет «апелляции к любимой Лубянке». Кургинян нигде и никогда не говорил, что он связан с Лубянкой, восклицает мой оппонент и обвиняет меня в «примитивной пропаганде». Здесь опять-таки непонятно: это что, такая наивность, неинформированность или попытка состроить хорошую мину при плохой игре? Чему же все-таки Сергей Ервандович учит своих адептов из созданной им организации?

Я был членом клуба в течение 20 лет. На его заседаниях часто видел бывшего председателя КГБ СССР В.А. Крючкова, уже после отсидки по делу ГКЧП, а также высокопоставленных офицеров из других ведомств. Довелось побывать и на конференции с участием представителей израильского «Моссада», в том числе и нескольких бывших руководителей данной спецслужбы. Сразу скажу: было интересно! Тов. Расинский настолько наивен, что полагает, будто российские спецслужбы ничего не знали об этом? Или он, напротив, настолько не уважает своего оппонента, что уверен: я не знаю о том, что отец-основатель СВ был советником Крючкова еще в советское время? Так о том свидетельствуют люди, которые в силу рода своих занятий не занимаются домыслами, поскольку обладают точной информацией. Наверно, и здесь не стоит уже продолжать. Поскольку мой оппонент личность весьма придирчивая, поясню: я не считаю сам факт связи Сергея Ервандовича со спецслужбами порочащим или дискредитирующим его сложную, многогранную личность. Но отрицать данный факт как-то странно… В общем, и здесь мы видим у Расинского в основном то, что на известном спецязыке называется дешевыми понтами, а под ними – полное невладение темой. Или он просто, что называется, наводит тень на плетень?

Кстати. Не мог бы сам Сергей Ервандович прокомментировать следующую информацию, взятую мной из абсолютно открытых источников:

«В марте 1991 года появляется секретное Распоряжение премьер-министра СССР В. Павлова М 200 р, п.4 которого гласит: “Разрешить корпорации (имеется в виду кургиняновский ‘Экспериментальный творческий центр’ - В.С.) создание временных рабочих групп с привлечением в их состав лиц офицерского и начальствующего состава, а также предусмотреть по согласованию с Минобороны СССР, МВД СССР и КГБ СССР прикомандирование для работы в корпорации лиц офицерского и начальствующего состава с оставлением их на действительной военной службе (в действующем резерве) в порядке и на условиях, предусмотренных соответствующими решениями Правительства СССР”»? Даю ссылку на ЖЖ, поскольку в первоисточнике материал уже отсутствует. Впрочем, в остальном данный материал представляется нам не вполне достоверным, вполне возможно, что это какой-то вброс. Тогда заранее приношу извинения. Но самого факта тесной связи уважаемого тов. Кургиняна со спецслужбами это никак не отменяет.

Далее Расинский, наконец, переходит к Дзержинскому. Комментировать многочисленные повторы и поверхностные, двусмысленные суждения мы здесь не будем, для этого у нас еще будет возможность.

Перейдем к дальнейшей конкретике. Автор выражает недоумение тем, что я начинаю излагать биографию этого деятеля с самого начала, то есть с детства и родителей. Вообще-то это общепринято в исторической науке, непонятно, что для него здесь так удивительно? Это необходимо для объективности и полноты картины, за что как раз и ратует Расинский. Дальше следует какая-то совсем уж гипертрофированная странность. «Причем тут биография, зачем биография? Мало ли чего кто в юности творил? Ну, давайте разберем биографию Семенко». И проч. Ну, разбери. В моей биографии нет эпизодов, прямо или косвенно связанных с террором и убийствами. Эта достаточно малахольная попытка перейти на личности опять же никак не украшает моего оппонента. Совсем не идет к делу ссылка на раскаявшихся грешников, в частности, на одного из разбойников, распятого вместе со Христом. Во-первых, Дзержинский никогда не каялся в своем прошлом, являя собой пример очень цельной личности, здесь не было никакой «метанойи», изменения души. Во-вторых, сам же Расинский далее оговаривается, что Дзержинский, конечно, не святой. Тогда к чему вообще весь этот пассаж?

Указание на то, что в роду Дзержинского не было евреев – единственное, что можно принять. К родословным этим, конечно, много вопросов, но в конечном счете нужно признать, что здесь я не доработал, использовав недостоверные источники. Причина именно в том, что в весьма агрессивной манере, несколько ломясь в открытую дверь, пытается далее доказать Расинский: для меня, как и для него, этот момент не является существенным. Это, пожалуй, единственное, что нас в данном случае объединяет. Но и здесь поверхностность в образовании его подводит. Например, он говорит, что среди евреев не могло быть дворян. Это, конечно, не так: всем известен пример Ротшильдов. В 1816 году император Австрийской империи Франц II пожаловал им баронский титул. Так что жалованное дворянство у еврейских родов все же встречалось, хотя и нечасто. Зафиксировав это, можно обратиться к следующим возражениям моего оппонента.

Ссылка на известного эмигрантского автора Романа Гуля, с помощью которой Расинский пытается выставить меня профнепригодным дураком, относится к числу наиболее впечатляющих пассажей его видеоопуса.

Мой оппонент приводит следующий отрывок из книги Гуля о Дзержинском:

«Первые заработанные 50 рублей Дзержинский жертвует партии. Для агитации среди еврейских рабочих учит еврейский язык, для агитации среди литовцев - литовский. Фанатизм и трудоспособность при чрезвычайной узости и ограниченности мысли - вот основные черты этого схоластического и изуверского “Астронома”. (Одна из кличек Дзержинского – В.С.) Единственное, что он требовал от себя и своих товарищей: “идти напролом к цели”».

Не вполне понятно, почему Расинский считает эти слова эмигрантского писателя аргументом в пользу Дзержинского, прицепившись к простому упоминанию у меня факта изучения Феликсом иврита, в котором нет ведь никаких дальнейших оценочных суждений. Но уже если сам он решил сослаться на Романа Гуля, то нет проблем. Давайте почитаем этого автора. Видит Бог, не я это начал.

«19-го декабря 1917 года в Смольном, в комнате № 75 короткими шажками бегал лысый человечек в потрепанном пиджаке. Это вождь Октября, Ленин, волновался, слушая доклад управляющего делами Совнаркома, прожженного циника Владимира Бонч-Бруевича. Управляющий докладывал о царящей панике среди головки партии, о поднимающемся недовольстве народа против большевиков, о возможности заговоров и покушений.

Ленин перебил Бонча вспыхнувшим недовольством.

"- Неужели ж у нас не найдется своего Фукье-Тенвиля, который привел бы в порядок контр-революцию?"

И на другой день образ Фукье-Тенвиля Октябрьской революции не заставил себя ждать. Этот человек жил тут же, в снежном городе Петра, захваченном большевиками.

Высокий, похожий на скелет, одетый в солдатское платье, висевшее на нем как на вешалке, 20-го декабря в Смольном на расширенном заседании Совнаркома появился Феликс Дзержинский. Под охраной матросских маузеров, в куреве, в плевках, в шуме, в неразберихе событий, среди "страшных" и "веселых чудовищ" большевизма, кого в минуту откровенности сам Ленин определял "у нас на 100 порядочных 90 мерзавцев", - после многих речей, "пламенея гневом", выступил и октябрьский Фукье-Тенвиль.

Феликс Дзержинский говорил о терроре, о путях спасения заговорщицкой революции. В его изможденном лице, лихорадочно-блестящих глазах, заостренных

чертах чувствовался фанатик. Он говорил трудно, неправильным русским языком

с сильным польским акцентом и неверными удареньями. Говорил волнуясь, торопясь, словно не сумеет, не успеет сказать всего, что надо.

"- Революции всегда сопровождаются смертями, это дело самое обыкновенное! И мы должны применить сейчас все меры террора, отдать ему все силы! Не думайте, что я ищу форм революционной юстиции, юстиция нам не к лицу! У нас не должно быть долгих разговоров! Сейчас борьба грудь с грудью, не на жизнь, а на смерть, - чья возьмет?! И я требую одного – организации революционной расправы!" - криком заканчивал свою речь изможденный, насквозь больной человек, похожий на переодетого в солдатское платье монаха.

Фукье-Тенвиль найден.

О произведенном Октябрьском перевороте в припадке цинического юмора, в кругу друзей Ленин любил говаривать с усмешкой: "Ну-да, если это и авантюра, то в масштабе всемирно-историческом". И 20-го декабря 1917 года Ленин, остановившись на Дзержинском, заложил краеугольный камень террора для защиты "авантюры во всемирно-историческом масштабе"».

Очень выразительно. Еще цитата из Романа Гуля.

«Когда шестнадцатилетний Феликс стал готовиться к карьере католического священника, в религиозной семье Дзержинских это посвящение Феликса Богу должно было бы, казалось, быть встречено только одобрением. Но с желанием Феликса случилось обратное. Мать и близкий семье ксендз всеми силами воспротивились посвящению Феликса Дзержинского религии.

Оказывается, Феликс был не только религиозен, но фанатически-повелителен и нетерпим. Даже в родной семье на почве фанатизма у Дзержинского вспыхивали недоразумения. Он не только исступленно молился, нет, он заставлял молиться всех сестер и братьев. Что-то надломленное чувствовалось уже в этом отроке, чуждом неподдельной жизнерадостности. Из светло-зеленых глаз нежного юноши глядел узкий фанатик. И не фанатик-созерцатель, а фанатик действия, фанатик насилия».

Затем автор рассказывает о том, как Феликс потерял веру, решил, что «Бога нет», но, вопреки данному обещанию застрелиться в таком случае, не покончил с собой, а пошел в революцию. Итак, каков же здесь вывод Гуля? Он очевиден: Дзержинский – религиозный фанатик, потерявший веру, в основе его активизма – прямое богоборчество. «Вы хочете песен, их есть у меня…»

«О своем переломе он так и пишет: "Я целый год носился с тем, что Бога нет, и всем это горячо доказывал". Вот именно на доказательства всем, на агитацию всех, на подчинение всех расходовал себя этот отягченный голубой кровью древнего род фанатический юноша. И разрушение всего, что не есть то, во что верует Феликс Дзержинский, было всегда его единственной страстью».

Ну как, нравится? А ведь точно сказано! И наконец:

«…Когда большевистская революция разлилась по стране огнем и кровью, сорокалетний Дзержинский, человек больной, вывихнутой души и фанатической затемненности сознания, растерявший уже многое из человеческих чувств, пришел к пределу политического изуверства - к посту коммунистического Торквемады.

Он был вполне согласен с фразой Ленина - "пусть 90% русского народа погибнут, лишь бы [остальные] дожили до мировой революции"…

То есть работа Дзержинского в ЧК – это «предел политического изуверства». Какие все-таки милые люди эти кургинята! Если бы не Расинский, так бы я и не процитировал здесь этих замечательных слов!

Почитаем еще Романа Гуля.

«В 1922 году, когда Дзержинский был уже главой всероссийской чеки, он написал жуткие слова об этих своих юношеских чувствах к русским. Феликс Дзержинский писал: "Еще мальчиком я мечтал о шапке-невидимке и уничтожении всех москалей"... "Шапка-невидимка" одевалась Дзержинским, вероятно, тогда, когда он, например, 25 сентября 1919 года, "бледный как полотно", с трясущимися руками и прерывающимся голосом приехал на автомобиле в тюрьму Московской чеки и отдал приказ по всем тюрьмам и местам заключения Москвы расстреливать людей "прямо по спискам".

В один этот день на немедленную смерть в одной только Москве он послал многие сотни людей. Помимо всех своих "вин", расстрелянные были ведь и москалями, попавшими в руки не только к неистовому коммунисту, но, может быть, и к надевшему "шапку-невидимку" нежному мальчику Феликсу».

Это к вопросу о русофобии Дзержинского, которую Расинский считает мнимой и о том, что расстреливали только явных «контрреволюционеров» после тщательного расследования…

Можно было бы и дальше выписывать цитаты из замечательной и психологически очень точной книги Р. Гуля, но этого, к сожалению, не позволяет жанр нашей статьи. Вот что их всегда губит? Тупо вырывают из контекста нужную им в данный момент короткую цитату и, гордясь своим умом и ловкостью, думают, что победили. Игнорируя истину, которую мы уже приводили в предыдущей статье (о Солженицыне): «НЕТ ТЕКСТА ВНЕ КОНТЕКСТА». Простите за повтор.

Точно так же, как и Р. Гуля, крайне неудачно, просто самоубийственно привлекает Расинский и Достоевского, известную сцену из «Братьев Карамазовых», в которой изображены поляки с их органической, нутряной ненавистью к России. Это очень удачно для нас кореллирует с вышеприведенной цитатой эмигрантского писателя о ненависти Феликса к «москалям» и о его мечте о «шапке-невидимке» для их уничтожения. Учитывая придирчивость оппонента, сразу поясним: речь о том, как относился к полякам великий русский классик, а отнюдь не о том, как отношусь к ним я. Для меня как филолога-слависта, учившего когда-то в качестве второго польский язык, было бы странно быть ненавистником поляков как таковых. А то ведь притянет за уши, как он пытается притянуть мою якобы нелюбовь к еврейском народу… Любой, кто читал и помнит «Карамазовых», прекрасно понимает, что изображение поляков в приведенной сцене просто саркастическое со стороны писателя. Можно вспомнить и слова князя Мышкина в «Идиоте» о том, что католичество – «вера нехристианская».

Начнем с того, что поляки в данной сцене появляются в своих характерных позах, полных гордости и собственного достоинства, и тут же оказываются мошенниками, шулерами, а один из них готов за деньги уступить свою любовницу.

«Поляки у Достоевского, – пишет в связи с этим польский публицист и литературный критик Ежи Стемповский, – созданы из двух противопоставленных друг другу частей. Одна из них состоит из обидчивого самолюбия и гордости, несколько формальной патриотической печали, мистической веры в свои достоинства и привязанности к торжественным формам жизни. Вторая – из ловкости воришек, использующих любой случай, из полного отсутствия угрызений совести и достоинства. (...) Эти две группы черт, которые, казалось бы, невозможно согласовать в одном характере, словно бы объясняются отсутствием чувства реальности, самокритичности и способности вникнуть в чувства других людей».

К сказанному остается добавить лишь то, что в финале сцены обоих поляков с позором прогоняют. Одного из них (того, кто готов был продать ему Грушеньку за три тысячи, но отказывался за семьсот рублей) Митя Карамазов просто берет в охапку и выносит из комнаты, кладя на пол в соседнем зале.

Ну и зачем было привлекать этот материал Достоевского, да еще и для попытки оправдать польский «гонор» Дзержинского? Еще одна глубокая лужа, в которую красиво поместился мой оппонент.

Непонятны ссылки на другие европейские революции для того, чтобы оправдать террор и убийства российских революционеров. Особенно Кургинян и его присные любят Францию и ее якобинцев. В этом, конечно, есть определенная логика. Т.н. «Великая Французская революция», этот продукт «Великого Востока Франции», действительно по степени жестокости, кровавости, гонениям на церковь ближе всего к деяниям большевиков. Но разве я где-нибудь говорил, что являюсь принципиальным врагом лишь революции российской и оправдывал революции в других странах? Почему оппонент все время приписывает мне какие-то собственные фантазии? Я, будучи принципиальным консерватором и, следовательно, эволюционистом, являюсь врагом всех революций не по национальной принадлежности, а просто как метода. Любая революция всегда преступна, ибо посягает на жизненную органику в ее естественном, эволюционном развитии, просто большевики в этом плане являют один из наиболее выдающихся примеров жесткости и кровопийства, или, как говорит Роман Гуль (которого вдруг на свою голову взял себе в союзники Расинский) – «политического изуверства». А в основе всегда лежит утопизм, то, что современный русский философ и публицист Виктор Аксючиц очень точно называет «идеоманией» – преданность какой-то отвлеченной идее, возведенной в абсолют, что всегда приводило и приводит к болезни души и разума. Так и Роман Гуль абсолютно правильно говорит о «фанатической затемненности» сознания Дзержинского и о его «больной, вывихнутой душе».

Владимир Семенко

Окончание следует