Гонения на Церковь в Советской России: подлинная картина. Продолжение

На фото: Святые Новомученики и Исповедники Российские. Современная икона. В этом году их память наша Церковь празднует 10 февраля

Один из главных тезисов Н. Сапелкина заключается в том, что основные гонения на Церковь в СССР имели место уже в 1930-е годы и были связаны с экономическими причинами, а в 1920-е годы, особенно во время правления Ленина они были минимальны. Он пишет:

«В 1920-е годы не было массового закрытия храмов и преследования духовенства… Но в 1930-е годы церковь оказалась в новой ситуации. Страна готовилась к большой войне… Надо было развивать промышленность, совершенствовать сельское хозяйство, укреплять армию с тем, чтобы мы смогли защитить свою страну. Начался процесс закрытия православных храмов с тем, чтобы использовать их под культурные, образовательные и хозяйственные нужды. Храмы большие, основательные, а в колхозах амбары ещё не построены, поэтому посчитали разумным использовать храмы под зерновые склады. Если не было в сельской местности школы либо клуба, то можно было переоборудовать церковное здание. А если нужны были ангары и гаражи для машинно-тракторной станции, то можно и в храме ее разместить. Такие мысли в обществе бродили, и нужно сказать, что эти мысли не были инспирированы государством. Тем более храмы в большинстве мест пустовали, долгое время находились без ремонта. Таким образом, начался процесс закрытия храмов». И проч.

Конкретный исторический анализ начисто опровергает эту дистиллированную картину. Свирепое и массовое, часто весьма изощренное по своей жестокости физическое истребление духовенства и простых православных мирян началось сразу после Октября и бушевало все годы т.н. «военного коммунизма». Прежде чем обратиться к цифрам, приведем описание нескольких типичных эпизодов, имевших место уже во время работы Поместного собора 1917 – 1918 гг.

Эти эпизоды собраны с использованием аутентичных источников того времени в ряде монографий, в частности, в упомянутом у нас в первой части трехтомнике В.Степанова (Русака). Ниже мы будем опираться, в частности, на уже проделанную им работу.

В дни работы Поместного собора, указывает исследователь, сведения о чрезвычайных происшествиях в связи с осуществлением декрета об отделении Церкви от государства на практике получали и рассматривали на самом высоком уровне. Но в материалах Собора сохранилось не так уж много случаев ареста клириков и епископов. Зато в сведениях об убийстве священнослужителей недостатка не было.

В дни революции в Севастополе был убит священник Михаил Чефранов[1]. Его вывели из храма и тут же, на паперти, расстреляли. Тело священника не было найдено. Вероятно, его выбросили в море. Отец Михаил был убит матросами только за то, что, что он напутствовал Святыми Тайнами (причащал) приговоренного к смерти[2]. Уже в первые месяцы революции в Царском Селе был убит протоиерей Иоанн Кочуров. Соборный совет по этому случаю постановил особой грамотой известить православное население о подвиге о. Иоанна и других, «во дни междоусобицы претерпевших мученическую смерть»[3]. 3 ноября расстрелян священник в г. Вытегры. 11 декабря 1917 года, как сообщали «Курские епархиальные ведомости», в Белогорской мужской пустыни был убит иеромонах Серафим[4].

В Александро-Невской Лавре 19 января 1918 года красногвардейцами был убит священник Петр Скипетров. Это убийство было отнюдь не единственным, совершенным в это время в Петрограде. (К событиям вокруг Александро-Невской Лавры мы еще вернемся). В Москве во время одной из манифестаций вооруженные пулеметами и бронеавтомобилями красногвардейцы и солдаты открыли беспорядочный огонь по направлению к Иверским воротам. Публика бросилась бежать в разные стороны, многие ложились на землю, другие бежали по их телам. Стрельба перекинулась на соседние кварталы. Красногвардейцы стреляли в народ, по окнам домов, особенно гостиниц. Пострадало несколько сот человек, убито было свыше 30 человек[5].

«Голос духовенства и мирян Черниговской епархии» сообщал, что сведения о грабежах и насилии поступали буквально со всех концов епархии. В начале января три грабителя ворвались в дом священника с. Янжуловки, Новозыбковского уезда, о. Неаронова. Требуя денег, они изрубили священника саблями до полусмерти, отрубили руку матушке, а ребенка на глазах родителей закололи штыками. Один из грабителей был схвачен местными крестьянами и убит. Другие скрылись[6].

В Калининской (Тверской) епархии в начале апреля 1918 г. на волостном сходе прихожане стали упрекать красногвардейцев в том, что они незаконно захватывают имущество церквей. Наиболее активно выступали Петр Жуков и Прохор Михайлов. Красногвардейцы тут же, на сходе, арестовали около 30 человек, жестоко избили их и повели в уездный город Вышний Волочок. Дорогой 10 арестованных они замучили до смерти. С особо изощренной, садистской жестокостью были убиты Петр Жуков и Прохор Михайлов. Последнего беспрерывно били два дня, по дороге в уездный город ему нанесли 8 штыковых ран и застрелили на 9-й версте. Тела этих исповедников были торжественно погребены в своем приходе при огромном стечении народа[7].

Тысячи людей пришли проститься и с почтенным старцем, необычайно любимым всеми прихожанами - костромским протоиереем Алексеем Васильевичем Андрониковым, настоятелем Борисо-Глебской церкви, 87 лет, который прослужил в этом храме 63 года. Убийцы ворвались в спальню, нанесли ему смертельную рану в голову, кинжалом ударили в сердце[8]. Здесь нужно обязательно подчеркнуть, что и эта и другие, столь же жестокие бессудные расправы, вызывали живейший отклик в народе, похороны страдальцев проходили при огромном стечении народа, с участием немалого числа клириков и даже архиереев. Многие из этих людей, в свою очередь вскоре становились мучениками.

Мы привели отнюдь не самые яркие случаи, а просто первые попавшиеся, имевшие место еще во время работы Поместного собора 1917 – 1918 гг. Подобного рода эпизоды в первые послереволюционные годы исчисляются сотнями. (К статистике гонений мы еще обратимся специально). Никакими «рациональными» причинами объяснить все эти свирепые, изощренные жестокости невозможно. Поэтому для всех объективных, непредвзято настроенных исследователей очевидно, что это была просто волна беснования, охватившая тех, кто в душе своей отрекся от Бога и Царя и «пошел в революцию».

Собор принял несколько предложений своей особой комиссии, в связи с небывалыми гонениями на Церковь, из которых первое определяло назначить особый день для соборной молитвы об убиенных за веру. Таких было очень много, но документальные данные к тому моменту были получены лишь из семи епархий.

31 марта 1918 года в храме Московской духовной семинарии патриархом Тихоном в сослужении сонма духовенства была отслужена заупокойная литургия и панихида по невинным жертвам совсем недавних гонений. Поминальный синодик выглядел следующим образом:

«О упокоении рабов Божиих, за веру и Церковь православную, убиенных:

Митрополита Владимира

Протоиереев: Иоанна,

Петра,

Иосифа,

Павла и чад его,

Игумена Гервасия,

Иереев: Павла,

Петра,

Феодора,

Михаила,

Владимира,

Василия,

Константина,

Иеромонаха Герасима,

Диакона Иоанна,

Послушника Антония,

Раба Божия Иоанна

и многих священного, иноческого и мирского чина, их же имена Ты, Господи Сам веси»[9].

С момента прихода большевиков к власти прошли считанные месяцы, много меньше года. Программу дальнейших действий в направлении «борьбы с религией» лапидарно выразил будущий соратник Дзержинского чекист Рогов: «Одного не пойму: красная столица и церковный звон? Почему мракобесы на свободе? На мой характер: попов расстрелять, церкви под клуб – и крышка религии![10]»

Вакханалия бессудных расправ продолжалась и после закрытия собора, при этом все усиливаясь и сопровождаясь еще и прямыми кощунствами. В «Очерках русской смуты» генерала А.И. Деникина приводится такой эпизод. «Особая комиссия» после занятия Харькова деникинскими войсками установила: «Забравшись в храм под предводительством Дыбенко (тогдашнего сожителя известной феминистки, соратницы Ленина А. Коллонтай), красноармейцы вместе с приехавшими любовницами ходили по храму в шапках, курили, ругали скверноматерно Иисуса Христа и Матерь Божью, похитили занавес от Царских врат, разорвав его на части, церковные одежды, подризники, платки для утирания губ причащающихся, опрокинули Престол, пронзили штыком икону Спасителя. После ухода бесчинствовавшего отряда в одном из притворов храма были обнаружены экскременты»[11].

Лукавый «аргумент», используемый Сапелкиным и ему подобными, заключается в том, что многие эпизоды, подобные описанным выше – это все стихия, самосуд, а большевистская власть ко всему этому якобы непричастна. Такая «наивность» многого стоит. Если мысль наших уважаемых оппонентов сводится к тому, что столь негативное отношение к религии и Церкви якобы всегда жило в русском народе, во всяком случае в известной его части, то можно спросить: почему же при царской власти ничего подобного не было? Так боялись царей? Ведь то, что режим большевиков по степени жестокости, свирепости многократно превосходил все, что было раньше в России, сегодня может оспаривать лишь совсем отъявленный лжец или полный безумец! Ясно, что реальный ответ лежит на поверхности. Все описанные выше и многие другие случаи самосуда лежали «в тренде» новой власти, которая в первые годы революции и Гражданской войны как раз делала все, чтобы как можно сильнее разнуздать в народе самые темные инстинкты, канализировав их в «нужном» направлении. Когда же в интересах режима нужно было кого-нибудь решительно подавить, то «народная» власть не останавливалась ни перед какими жестокостями для водворения «порядка». (Как было, например, в случае с Тамбовским и Кронштадтским восстаниями, где уже отнюдь не белогвардейцы, а самые что ни на есть народные массы выступили против большевиков). Так что нарочито «наивные» разговоры о том, что первомученика митрополита Владимира (Богоявленского) убили «не большевики, а бандиты», совершенно не идут к делу. Бандиты-то откуда взялись? Что-то мы не припоминаем, чтобы при царской власти было столько бандитов или чтобы имевшиеся тогда уголовники вели себя подобным образом по отношению к духовенству. Все же разговоры о том, что революционная стихия была разнуздана Февральской революцией, а большевики, де, лишь навели порядок, для всякого, кто хорошо знаком с историей, выглядят совсем уж примитивной манипуляцией. То, что отдельные антицерковные эксцессы имели место уже после Февраля 1917-го, еще до Октябрьского переворота, это, конечно, правда. Но, во-первых, масштабы и степень жестокости их несопоставимы. Во-вторых, у Временного правительства все же не было сознательной программы уничтожения Церкви. Наконец, в-третьих, само «абсолютное» противопоставление Февраля и Октября является откровенной манипуляцией. Это были этапы единой революции, единого разрушительного процесса, и никакие противоречия между Временным правительством и Советом рабочих и солдатских депутатов, между разными социалистами и большевиками, между «ленинской гвардией» и последующими выдвиженцами Сталина (хотя, конечно, все эти противоречия были порой довольно острыми, доходя до смертельного антагонизма) этого общего единства разрушительной революции, растянувшейся на годы и десятилетия, отнюдь не нарушают. Не следует постижение реальной истории заменять накручиванием все новых и новых мифов.

Теперь от описания «спонтанных» гонений самых первых лет и даже месяцев революции обратимся уже к тем, которые были прямо санкционированы новой властью. Как указывает дьякон Владимир Степанов (Русак), «самосуд гулял по Советской России до середины 1919 года… В 1919 году эти «самосуды» перешли в руки состоявших на месячном жаловании членов Чрезвычайных комиссий…; «мировой пожар», «мировой оркестр» все заметнее начинали подчиняться коммунистическим пожарным и дирижерам; приобретение мира стало превращаться в организованное и директированное разрушение»[12].

Ярким примером такого рода является начало разгрома Александро-Невской Лавры.

13 января 1918 года по приказу комиссара призрения Александры Коллонтай Лавра была занята красногвардейцами и матросами. Это (вопреки фейковой модели истории, предлагаемой Н. Сапелкиным, Е. Спицыным и другими современными фантазерами) вызвало массовое, ненасильственное сопротивление православного народа, явившее собою пример колоссальной силы молитвенного энтузиазма и духовной солидарности православных христиан, достойных древних патериков, времен гонений Нерона и Диоклетиана. В пять часов вечера, рассказывает В. Степанов (Русак), 14-го января в главном соборе Лавры совершался акафист. Митрополит Петроградский Вениамин возглавлял богослужение. Собор был переполнен, как в пасхальную ночь. Многие богомольцы рыдали. Богослужение продолжалось несколько часов. По окончании его они обратились к митрополиту с предложением немедленно организовать особую охрану Лавры и заявили, что они здесь же, в церкви, умрут, но не допустят разорения святыни: «Пусть нас кормят мякиной, пусть над нами издеваются, пусть окончательно лишат всего, но Бога отнять мы не допустим», - заявили они[13]. Затем богомольцы обратились к владыке с просьбой, чтобы в случае вторичного прибытия незваных гостей он распорядился ударить в большой колокол, что послужит сигналом, по которому все дорожащие своей верой и святынями устремятся в Лавру.

17-го января в Петрограде, в зале Общества распространения религиозно-нравственного просвещения состоялось многолюдное собрание духовенства и представителей приходов. Громадный зал не смог вместить всех желающих. Собрание приняло решение провести крестный ход из всех храмов столицы к Александро-Невской Лавре, а также резолюцию протеста против захвата Лавры и духовно-учебных заведений.

19 января, около часу дня, в Лавру, по распоряжению любвеобильной комиссарши А.Коллонтай, прибыл отряд красногвардейцев и матросов во главе с комиссаром Иловайским. Иловайский прошел к митрополиту Вениамину и потребовал «очистить помещение». В ответ владыка заявил, что может протестовать только христианскими мерами, но подчиниться отказался. Иловайский также потребовал от наместника Лавры преосвященного Прокопия сдать все монастырское имущество, угрожая применить силу и также получил отказ. Комиссар объявил всех арестованными.

В это время с колокольни раздался набат. Оказалось, что находившиеся в Лавре богомольцы, узнав о появлении здесь красногвардейцев, по собственной инициативе бросились на колокольню и забили тревогу. К Лавре стали быстро стекаться толпы народа. Слышались крики: «Православные, спасайте церкви!» К толпе вышел Иловайский с матросами, которые стали угрожать оружием. Их окружили со всех сторон. Затем толпа обезоружила матросов, а комиссара сбили с ног, отобрали револьвер. Дело могло закончиться самосудом, однако монахи спасли комиссара, сумев вывести его через задние ворота и сдав на руки солдатам. Красногвардейцы, побросав оружие, разбежались. Караульные же, приставленные к арестованным членам духовного собора, стали умолять тех спасти их от разъяренного народа(!). В итоге их также вывели через запасной выход в безопасное место.

Вскоре к красногвардейцам прибыла подмога с пулеметами. Дали несколько залпов. Протоиерей Петр Скипетров обратился к красногвардейцам с увещанием не производить насилий над верующими, не глумиться над святынями и был застрелен. Монахи с большим трудом смогли удержать прихожан от ответного насилия. Затем в покоях митрополита был созван Духовный собор Лавры, на котором было постановлено поручить охрану Лавры воинской части, расквартированной в самой же Лавре(!).

С утра 20 января Лавру стали заполнять толпы богомольцев. Митрополита Вениамина посетили делегации с нескольких крупных заводов. Рабочие выразили полную готовность защищать имущество и святыни Лавры.

В результате вышеописанных событий управделами Совнаркома Бонч-Бруевич от имени советского правительства попросил наместника Лавры преосвященного Прокопия успокоить богомольцев, поскольку те, по его словам, все неправильно поняли. Просто, де в помещениях Лавры хотели с самого начала разместить инвалидов(!). А в советских газетах были опубликованы сообщения, в которых коренным образом искажалась реальная картина событий, полностью умалчивалось о действиях комиссара Иловайского, о стрельбе красногвардейцев по безоружным людям, а говорилось лишь о «зверствах толпы, подстрекаемой монахами». Столь же лживо утверждалось, что о. Петр Скипетров (безоружный) якобы сам напал на вооруженный отряд(!), и стрельба со стороны красногвардейцев носила лишь ответный характер. Так что, как видим, фантазии Сапелкина и К° широко применялись большевистскими пропагандистами уже тогда, при начале гонений.

Похороны мученика на лаврском кладбище вылились в массовое молитвенное действо. Проститься с ним пришли многие тысячи православных людей.

Даже эсеровская «Воля страны» в те дни писала: «Теперь, при диктатуре большевизма, в церквах появляются вооруженные отряды с пулеметами. Ими фабрикуются новые святые, они создают мучеников на почве религиозной так же, как создают они их во всех других областях русской жизни. Борьба, предпринятая Смольным для проведения в жизнь своих декретов, в той форме, в которую она вылилась в Лавре, ничего, кроме взрыва ненависти, не может вызвать. Убийство несчастного священника Скипетрова так же отвратительно, как расстрел манифестации 5-го января (речь идет о подавлении выступлений в поддержку Учредительного собрания – В.С.) и убийство Шингарева и Кокошкина. Большевики возвращают Россию к Средневековью. Ко всем ужасам войны классовой, национальной, партийной, областной и внешней они прибавляют еще войну религиозную, быть может, самую страшную и самую нелепую из всех»[14].

21 января, в виде протеста против действий большевиков, был проведен грандиозный крестный ход в Лавру из Петроградских храмов, в котором участвовало около 500 тысяч человек. (То есть город на какое-то время был просто парализован). В нем люди разных сословий объединились для отстаивания веры. В защиту Лавры и ее наместника принимались массовые петиции. Еще не закрытые газеты всех направлений, кроме, естественно, большевистских, дружно осуждали действия властей. В итоге красногвардейцам пришлось оставить монастырь[15]. В конце января было организовано из мирян и монашествующих Александро-Невское братство для отстаивания интересов обители и охраны церковного достояния. События января 1918 года в Лавре стали первым открытым столкновением новой власти и Русской Церкви, причем здесь Церкви удалось одержать единственную крупную победу (хотя, как понятно, и врéменную) над большевистским правительством[16].

Данный важнейший эпизод наглядно демонстрирует всю лживость излюбленного тезиса большевиков и их нынешних последователей о том, что преследование Церкви, де, носило классовый характер и осуществлялось в интересах народа. Вопреки фейкам Сапелкина и К°, народ, как показали события вокруг Александро-Невской Лавры, был как раз на стороне Церкви. Собственно, Церковь и народ в России всегда были нераздельны.

При всех сложных перипетиях в дальнейшей судьбе Лавры, включая временный (в 1922 году) переход ее в руки обновленцев, изъятие и осквернение мощей св. Александра Невского и т.д., монастырь продолжал существовать вплоть до 17 февраля 1932 года, когда в ночь на 18 февраля в Ленинграде были арестованы все монашествующие. В распоряжении Церкви осталось два храма в качестве приходских, один из которых был окончательно отобран в 1933 году, а другой «продержался» аж до января 1936 года.

События, аналогичные тем, что произошли в связи с нападением на Александро-Невскую Лавру, коснулись в те дни и в скором времени многих храмов и монастырей. Одно перечисление их заняло бы немало страниц.

Лживый тезис необольшевиков о том, что большевики совсем не преследовали Церковь как именно религиозную организацию, вне какого-либо экономического аспекта или даже просто политической целесообразности, начисто опровергается страшными страницами нашей новейшей истории, связанными с прямыми кощунствами, глумлением над самой верой, а именно – так называемым вскрытием мощей. Ведь никакой материальной ценности останки святых не представляли! Также очевидным образом в защите поругаемых святынь никак нельзя было усмотреть никакой «контрреволюции», то есть политического заговора против большевистского режима. Тем не менее, когда православные люди начинали протестовать, защищая свои святыни, их подавляли со всей жестокостью именно как политических заговорщиков, так, как если бы они выступили против «народной власти», используя силу оружия. Впрочем, если православные люди не препятствовали прямо надругательству над святынями, а ограничивались лишь петициями, то реакция властей бывала поначалу довольно «мягкой». Так, например, когда на имя председателя ВЦИК поступило ходатайство группы граждан села Троицкого Большого об отмене постановления Тверского губисполкома о передаче мощей (без указания чьих) в музей церковной старины, то жалоба эта в лучшем бюрократическом стиле была спущена вниз по инстанциям и в итоге Тверскому губисполкому было предложено «выслать в село Троицкое Большое толкового лектора-агитатора на предмет разъяснения крестьянам смысла мотивов решения Тверского исполкома по содержанию возбужденного вопроса, равно и декрета об отделении Церкви от государства и о вышеуказанных действиях и о настроении трудящихся масс поставить в известность»[17] вышестоящие инстанции. Оцените стиль. И при этом, оправдывая кампанию по изъятию мощей, большевики часто ссылались на мифическое «волеизъявление народа»!

Такое упорство было свойственно прежде всего самому Ленину и людям из его ближайшего окружения. Так, когда в марте 1919 года член братства св. Алексия М.Свет обратился к нему с письмом, в котором содержалась просьба отдать членам братства мощи св. Алексия, находившиеся в Чудовом монастыре в Кремле, то Ленин наложил резолюцию наркому юстиции: «Т. Курский! Прошу не разрешать вывоза, а назначить вскрытие при свидетелях»[18]. Именно эта ленинская резолюция, не включенная в Полное собрание сочинений вождя, легла в основу всей последующей кампании. Для новой власти было абсолютно принципиальным не просто лишить верующих возможности поклонения почитаемым святыням, но именно надругаться над ними. Поэтому процесс «изъятия» (который часто происходил в тайне от народа) любили снимать на пленку и, согласно распоряжению Ленина, «показывать это кино» по всей России. (50, 279). Именно такая участь, вопреки слезным мольбам святого Патриарха Тихона, постигла, в частности, мощи «игумена Русской земли» преподобного Сергия Радонежского, преподобного Саввы Сторожевского и многих других великих русских святых.

До осени 1920 года по России было произведено 63 вскрытия мощей святых[19]. Останки четырех святых были помещены в музеи. И только в восьми случаях при вскрытии мощей присутствовал народ[20].

Под предлогом подавления сопротивления изъятию церковных ценностей и вскрытию мощей святых большевистская власть начала новую широкую волну судебных процессов над священнослужителями и активными мирянами. Приведем лишь один из множества примеров.

26 апреля в помещении Политехнического музея в Москве начался громкий процесс по одному из таких дел. Дело разбирал революционный трибунал Москвы под председательством Бека. На скамье подсудимых – 17 человек самого разного сословного происхождения. Рядом с известными священниками – инженер и декадентский поэт, старый профессор-юрист и 22-летняя девушка. Приговор был объявлен в воскресенье 7-го мая. Трое маститых протоиереев и семеро мирян были приговорены к расстрелу. В отношении четверых приговор был вскоре приведен в исполнение. Трое подсудимых оправданы, трое – приговорены к различным срокам заключения.

Полное или хотя бы выборочное перечисление подобного рода случаев заняло бы немало места, превратившись в отдельную длинную статью. Вряд ли имеет смысл здесь переписывать научные монографии, в которых обо всем этом рассказывается, но ведь те, кто всерьез полагает, что Н. Сапелкин или Е. Спицын – настоящие историки, их, как правило, не читают! И что с этим делать?

Обратимся теперь к одной из самых известных страниц в истории гонений на Церковь со стороны большевистского режима (также начисто проигнорированной в статье Н. Сапелкина) – к судебному процессу над митрополитом Петроградским Вениамином. Здесь, как и в вышеописанных событиях вокруг Александро-Невской Лавры, также не могло быть и речи о каком-либо местном самоуправстве. Все было санкционировано центральной властью, имевшей одной из целей продемонстрировать видимость законности в преследовании Церкви. Подобного рода сфабрикованных процессов, имевших лишь формальный вид законного судебного разбирательства, в 1920-е годы в Советской России было немало. Но именно этот вошел в историю как одна из первых, совершенно одиозных и откровенных судебных расправ над людьми, абсолютно чуждыми какой-либо политической деятельности, вся вина которых перед новой властью заключалась лишь в том, что они «осмелились» отстаивать свою веру, не захотели предать Христа.

Необходимо особо подчеркнуть, что сам митрополит Вениамин никогда не выступал как какой-то политический враг Советской власти. В контексте разобранного у нас в первой части знаменитого письма Ленина к Молотову по поводу изъятия церковных ценностей якобы для помощи голодающим (в действительности для этих целей была использована лишь ничтожная часть изъятого) особенно характерно звучат слова известного обращения митрополита по этому именно поводу: «Я сам во главе молящихся сниму ризы с Казанской иконы Божьей Матери, сладкими слезами оплáчу их и отдам»[21]. Однако еще в середине января 1918 года он же направил Ленину письмо, в котором доказывал, что осуществление планируемого проекта декрета «Об отделении Церкви от государства» вызовет массовые стихийные волнения. Владыка оказался абсолютно прав, но тогда ни он, ни другие будущие мученики не представляли, насколько далеко готова зайти новая власть в осуществлении своих намерений.

Позиция митрополита касательно изъятия церковных ценностей была изложена им в заявлении, направленном в комиссию Помгола и заключалась в следующих пунктах:

1. Церковь готова пожертвовать для спасения голодающих все свое достояние;

2. для успокоения верующих необходимо, однако, чтобы они сознавали жертвенный, добровольный характер этого акта;

3. для этой же цели нужно, чтобы в контроле над расходованием церковных ценностей участвовали представители верующих.

При этом митрополит подчеркивал неприемлемость насильственного изъятия церковных ценностей, ссылаясь на соответствующие каноны.

В комиссии Помгола такая покладистость владыки поначалу встретила полное понимание и весьма радушный прием. Однако руководящих «товарищей» совсем не устраивала такая ситуация, в которой кампания по изъятию могла привести лишь к укреплению престижа и морального авторитета Церкви. Поэтому после консультации с вышестоящими инстанциями позиция комиссии коренным образом изменилась. Посланцам митрополита было сухо объявлено, что ни о каких «пожертвованиях», ни о каком участии представителей Церкви в контроле не может быть и речи. Церковные ценности будут изъяты в административном порядке. Удивляться тут не приходится, если вспомнить то, что писал Ленин в письме к Молотову, которое мы разобрали в первой части: ведь из него непреложно следует, что в действительности Церковь подвергалась ограблению вовсе не для помощи голодающим, а в решающей степени для создания «фонда», необходимого большевикам для достижения их политических целей!

Возмущение в связи с такой позицией властей не переходило в массовое ожесточенное сопротивление, пока кампания касалась небольших приходских храмов. Однако на очереди были главные, крупные соборы. И здесь в дело вступили обновленцы.

24 марта 1922 года в «Петроградской правде» появилось письмо за подписью 12-ти лиц, среди которых были будущие лидеры т.н. «живой церкви»: священники Красницкий, Введенский, Белков, Боярский и др. Авторы письма решительно отмежевывались от остального духовенства, укоряли его в контрреволюции, требовали немедленной и безусловной отдачи всех церковных ценностей. Но даже эти несколько иуд были вынуждены сквозь зубы признать, что, во избежание оскорбления религиозных чувств православных, участие их в контроле за изъятием все же необходимо.

На состоявшемся многолюдном собрании духовенства авторы письма получили дружный и жесткий отпор.

Пытаясь предотвратить кровавую развязку, митрополит приложил все силы к тому, чтобы компромиссное соглашение с властями было заключено. Обратившись к верующим с воззванием, он умолял их не сопротивляться насилию. В итоге изъятие ценностей было проведено повсеместно без особых эксцессов так, что это были вынуждены признать даже представители властей. Иными словами, спровоцировать внутрицерковный конфликт под предлогом сопротивления изъятию ценностей не удалось. Однако дальнейшие события сполна выявили подлинные цели безбожников и немногих предателей в самих церковных рядах: было образовано обновленческое «ВЦУ» («Высшее церковное управление») во главе с Введенским. И всегда кроткий владыка в полном соответствии с канонами применил свою духовную власть и выпустил постановление, в котором Введенский был объявлен находящимся «вне православной Церкви». Это постановление и было напечатано во всех газетах.

И тут, в злобной растерянности от такого шага владыки, «осмелившегося» отлучить от Церкви предателя и раскольника, богоборцы, что называется, прокололись и выдали себя с головой. Заголовки советских газет запестрели заголовками типа: «Карающий меч пролетариата тяжело обрушится на голову митрополита!» Как там формулирует Сапелкин? «Большевики никогда не вмешивались в жизнь Церкви»? Ну-ну… Из вышеизложенного, на наш взгляд, совершенно понятно, что изъятие ценностей здесь было лишь предлогом для поддержки обновленческого раскола с целью сменить церковное руководство. Так что вмешательство в жизнь Церкви, во внутрицерковные вопросы со стороны большевистского режима было ничуть не меньшим, чем со стороны нынешней политической власти на «незалэжной» Украине.

Через несколько дней Введенский и Петроградский комендант, чекист Бакаев явились к митрополиту Вениамину и поставили ему ультиматум: либо он отменит свое постановление о Введенском, либо против него и других духовных лиц под предлогом сопротивления изъятию церковных ценностей будет возбуждено уголовное дело, которое ничем хорошим для них не кончится. Митрополит ответил отказом и, предчувствуя трагическую развязку, отдал наиболее важные распоряжения по епархии, а также повидался с близкими друзьями и простился с ними. Вскоре он был арестован. Кроме владыки, по делу было привлечено 87 человек[22] – настоятели некоторых приходов, члены различных причтов, члены правления «Общества православных приходов» и др. Защищал владыку известный в городе адвокат Я.С. Гуревич.

Процесс начался 10-го июня 1922 года. Огромная толпа с раннего утра запрудила ближайшие улицы. Несколько десятков человек сосредоточенно молча, в благоговейной тишине стояли вокруг здания, в котором проходил процесс. Милиция поначалу не решалась их разогнать. При появлении митрополита почти все опустились на колени и запели молитву: «Спаси, Господи, люди твоя…» Помимо владыки Вениамина, другой замечательной личностью среди подсудимых был настоятель Троице-Сергиева подворья архимандрит Сергий (Шеин). Выделялись также председатель правления Общества православных приходов Петрограда профессор Ю.П. Новицкий, епископ Ладожский Венедикт (Плотников), настоятели почти всех главных церквей города, профессора Духовной академии, Богословского института, даже Военно-юридической академии и др. Были и просто случайные люди, подвернувшиеся милиции под руку во время облав или слишком громко протестовавшие при изъятии ценностей.

Зал вмещал около 3 000 человек и почти всегда во время процесса был полон.

Митрополита обвиняли в создании «преступного сообщества», которое представляли в роли организатора всех многочисленных беспорядков на почве насильственного изъятия церковных ценностей. Конкретно обвинение состояло из следующих пунктов:

1. Митрополит вступил в сношение и переговоры с Советом в Петрограде, имея целью добиться аннулирования или смягчения декретов об изъятии ценностей.

2. Он и его сообщники находились при этом в сговоре со всемирной буржуазией.

3. В качестве средства для возбуждения верующих против власти те же обвиняемые избрали распространение среди населения копий заявлений митрополита в комиссию Помгола.

Иными словами, обвинение считало преступлением со стороны владыки даже контакты с советскими органами власти, а также распространение материалов, опубликованных в советских газетах! Абсурдность обвинений была очевидна всем, даже обывателям, не сведущим в тонкостях юриспруденции.

Целью обвинителей, как можно понять, не было физическое уничтожение митрополита. На допросах они стремились выяснить, кто помогал ему распространять заявление в комиссию Помгола, а также кто был реальным вдохновителем и автором текста. Если бы владыка стал называть имена, сдавать своих, каяться перед властями, его бы, конечно, «простили», довольствовавшись его моральным унижением. Но он спокойно и с достоинством отвечал на все вопросы, приписывая главную роль себе, как оно, собственно, и было на самом деле. При всем хамстве обвинителей и явной надуманности обвинений, если бы суд был объективен, это была бы необычайно выигрышная позиция. Так же вели себя и другие обвиняемые. Явно заказное дело начинало разваливаться как карточный домик. Тем более, что вызванные «свидетели» постоянно путались в показаниях, отвечая на вопросы адвоката. Более того: один из них, обновленец Боярский, один из подписавших заявление в «Петроградской правде» от 24 марта, впоследствии перешедший таки в раскол, вместо того, чтобы свидетельствовать против митрополита, неожиданно выступил с его горячей апологией, окончательно спутав все карты следствия. А другой свидетель – профессор Егоров – подробно изложил всю историю переговоров с «Помголом», после чего стало ясно, что обвинению вообще не на чем основываться. (По инициативе обвинения Егоров после этого был переведен из свидетелей в обвиняемые – случай абсолютно беспрецедентный в мировой судебной практике»!) Но не таково было большевистское «правосудие», чтобы вместо запланированного морального унижения «церковников» смириться с собственным поражением.

Главную, убийственную для митрополита, роль среди «свидетелей» сыграл обновленец Красницкий, решительно подтвердив все лживые наветы так называемого «обвинения».

«Вы спрашиваете, где преступная организация? – восклицал в прениях один из обвинителей. – Да ведь она перед вами! Эта организация – сама Православная Церковь, с ее строго установленной иерархией, принципом подчинения низших духовных лиц высшим, с ее нескрываемыми (?!) контрреволюционным поползновениями». Комментарии излишни.

«Допрос его (митрополита – В.С.) у всех в памяти, – говорил защитник Я.С. Гуревич. – Ни для кого не секрет, что в сущности в тяжелые часы этого допроса дальнейшая участь митрополита зависела от него самого. Стоило ему чуть-чуть поддаться соблазну, признав хоть немногое из того, что так жаждало установить обвинение, и митрополит был бы спасен. Он не пошел на это. Спокойно, без вызова, без рисовки, он отказался от такого спасения. Есть ли среди присутствующих способные на такой подвиг? Вы можете уничтожить митрополита, но не в ваших силах отказать ему в мужестве и высоком благородстве мысли и поступков…

О лживых «свидетелях»-обновленцах защитник сказал: «Принуждение не создает и не уничтожает убеждений. “Обновленческая” церковь, происшедшая с разрешения и при “благословении” атеистического начальства, искренних христиан, даже из фрондирующих элементов, привлечь не может. Народ еще может поверить богатому и властному Савлу после того, как, превратившись в Павла, по своей охоте променяет он свое богатство и положение на рубище нищего, на тюрьму и муки гонения. Обратные превращения не только не создают популярности, но клеймятся. Люди, ушедшие из “стана погибающих” в лагерь ликующих, да еще готовящие узы и смерть своим недавним собратьям, – кто пойдет за ними из истинно верующих? Не сбудутся ожидания гражданской власти найти такого “союзника”»…

О самом обвинении: «Митрополиту вменяют в вину факт ведения переговоров с гражданской властью… Но, если это – преступление, то подумали ли обвинители, какую роль они должны отвести при этом Петроградскому совету, по почину которого эти переговоры начались, по желанию которого продолжались и к удовольствию которого закончились?..

Если ради вашего торжества надо устранить подсудимого – он погиб, даже независимо от объективной оценки предъявленного к нему обвинения. Да, я знаю, таков лозунг. Но решитесь ли вы провести его в жизнь в этом огромном по значению деле? Решитесь ли вы признать этим самым перед лицом всего мира, что этот судебный процесс является всего лишь кошмарным лицедейством?»

После завершения речи адвоката Гуревича раздались громкие, долго не смолкавшие овации. Аплодировала не только «вольная» публика, но даже и рядовые коммунисты, согнанные в зал по разнарядке для поддержки обвинения. Такова была сила правды, моральной правоты, которая всеми ощущалась на стороне митрополита.

В коротком последнем слове митрополит Вениамин сразу отреагировал на то, что обвинители в своих речах именовали его «врагом народа». «Я – верный сын своего народа, - говорил владыка, - я люблю и всегда любил его! Я жизнь свою ему отдал, и я счастлив тем, что народ, вернее простой народ, платит мне той же любовью, и он же поставил меня на то место, которое я занимаю в Православной Церкви». Остальное отпущенное ему время митрополит потратил на доказательства полной невиновности своих собратьев. Одно из его утверждений показалось ему недоказанным. По этому поводу он с тихой улыбкой заметил: «Думаю, что в этом отношении вы поверите мне без доказательств. Ведь я, по всей вероятности, говорю сейчас публично в последний раз в жизни. Человеку же, находящемуся в таком положении, принято верить на слово!» Весь зал благоговейно молчал, потрясенный необычайно нравственной мощью обреченного архипастыря. Последними словами митрополита были: «Слава Тебе, Боже! Слава за всё!» В аналогичном ключе выступали и другие подсудимые.

Приговор был оглашен 5 июля вечером. Десять человек были приговорены к расстрелу. Остальные – к различным срокам заключения. По результатам «судебного расследования» в отношении Патриарха Тихона было решено возбудить уголовное дело. Шести подсудимым кассационный суд заменил смертный приговор долгосрочным заключением. В ночь с 12 на 13-е августа 1922 года четверо – митрополит Вениамин, архимандрит Сергий, Новицкий и Кошкаров были вывезены в пригород Петрограда и расстреляны.

Процесс над митрополитом Вениамином и другими православными непреложно выявил, во-первых, полную ложность и надуманность обвинений, необычайную слабость доказательной базы. Вынесенный, несмотря на это, смертный приговор ясно продемонстрировал заказной характер процесса. Во-вторых, стало совершенно ясно, что обновленческий раскол напрямую инспирирован и поддерживается большевистской властью, которая (вопреки новой лжи нынешних необольшевиков) грубо вмешивалась во внутреннюю жизнь Церкви. Власти, по сути, прямо продемонстрировали (это было прямо продекларировано во время процесса), что именно Церковь как таковая является для них заклятым врагом, а изъятие ценностей было лишь предлогом для преследований. «Вина» Церкви заключалась уже в самом ее существовании. Эта «невольная» проговорка, демонстрация на суде подлинных, скрытых пружин обвинения неопровержимо продемонстрировала воинствующе богоборческий характер большевистского режима. В-третьих, всем (даже рядовым коммунистам) было очевидно, что новые мученики за дело Христово в моральном плане несоизмеримо выше своих гонителей.

* * *

Перейдем теперь к вопросу о статистике репрессий против Православной Церкви. При всех расхождениях, которые всегда бывают среди исследователей, здесь, в общем и целом, к настоящему времени наблюдается все же некое единообразие. Результаты многочисленных исследований прошлых лет сведены воедино в наиболее авторитетном современном источнике – базе данных по новомученикам, ведущейся в течение ряда лет в ПСТГУ (Православном Свято-Тихоновском Гуманитарном Университете). Согласно этой базе, общее число православных людей (клириков и активных мирян, а также родственников священнослужителей), репрессированных за все годы гонений, исчисляется сотнями тысяч, а убитых (расстрелянных по приговору суда либо ОСО (т.н. Особого совещания, при котором приговор выносился заочно вне всякой судебной процедуры)), ставших жертвами бессудной расправы в годы Гражданской войны и «военного коммунизма», замученных в застенках ЧК-ОГПУ-НКВД и т.д. – десятками тысяч, стремясь к цифре примерно в 120 – 130 тыс. человек. В целом ряде случаев точно установить судьбу человека не так просто, так что работа будет вестись еще долго. Сейчас можно с уверенностью говорить лишь о порядке жертв богоборческого террора, а не о точных цифрах. Пик репрессий приходится, как известно, на 1937-38 гг. Согласно графику репрессий, приведенному в базе данных ПСТГУ, число арестов православных священнослужителей и мирян в эти годы – 162 500 чел., а число расстрелянных – 89 600 чел. Интересно, что помимо 1943-46 гг., когда в связи с войной Сталин инициировал существенные послабления в отношении Церкви, резкий спад репрессий наблюдается в моменты смены руководства советских карательных органов (Ягоду сменяет Ежов, Ежова Берия и т.д.). Более-менее точные данные есть по архиереям. Исследователи ПСТГУ утверждают, что всего за годы гонений репрессиям подверглось где-то в районе 400 епископов, из них были расстреляны или скончались в заключении не менее 300. Приводимые нами цифры берутся по самой нижней планке, ибо среди исследователей нет абсолютного единства по данному вопросу. На свободе к 1941 году оставалось всего 4 архиерея. Подробное исследование по вопросу об изменениях в составе русского епископата читатель может найти в книге Л.Л. Регельсона «Трагедия русской Церкви».

Источниками информации для базы являются:

· архивные документы: документы из Центрального Архива ФСБ РФ, ГА РФ, а также документы местных городских архивов и краеведческих музеев, других государственных и частных хранилищ;

· письма и записанные устные воспоминания родственников погибших;

· ранее опубликованные печатные материалы (статьи, научные сборники, монографии и т.д.);

· неопубликованные рукописи; аудио- и видеозаписи; материалы, собранные сотрудниками ПСТГУ и присланные отдельными исследователями-энтузиастами.

О некоторых источниках следует сказать отдельно. Во-первых, это многотомный труд игумена Дамаскина (Орловского) «Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви ХХ столетия». В нем собраны бесценные документальные свидетельства о жизни и смерти конкретных подвижников, павших жертвами большевистского террора. Во-вторых, знаковый трехтомник Петра Паламарчука «Сорок сороков»[23], содержащий практически исчерпывающие сведения о судьбе московских храмов и монастырей. В нем автор, в частности, приводит такие характерные цифры. В 29 монастырях, находившихся внутри современных границ гор. Москвы (данные берутся по состоянию на середину 1990-х годов – В.С.) было 145 церквей с 241 престолом и 16 часовен. Все эти монастыри были православными. К началу 1930-х гг. все они были закрыты. К 1990 г. действовал один монастырь (Свято-Даниловский, открыт к празднованию Тысячелетия Крещения Руси в 1988 г. – В.С.); всего же были открыты для богослужения в московских монастырях (считая храмы Даниловского и бывшие монастырские, ставшие приходскими) 47 храмов с 96 престолами. 33 церкви с 67 престолами были закрыты (в том числе 2 часовни). 66 церквей с 88 престолами разрушены (в том числе 13 часовен). Полностью разрушено 4 монастыря. Напомним, это данные лишь по московским монастырям и монастырским храмам. Из приходских же храмов только в Кремле за годы большевистского режима было разрушено 9 храмов, закрыто 10. Общее же число московских храмов, закрытых в советские годы, приближается к 400.

Таким образом, вся совокупность научных трудов и первичных источников по данной проблеме начисто опровергает антиисторические построения Сапелкина и ему подобных, рассчитанные на полных невежд.

Святые Новомученики и Исповедники Российские, молите Бога о нас!

Владимир Семенко

Окончание следует