Философия человека в эпоху бесчеловечности

На фото: юродство – наиболее адекватный образ религиозной философии в сегодняшнем мире…

В наше время «после постмодерна» (хотя, по нашему простецкому мнению, последний и не думает завершаться, а только мутирует) само существование философии в ее, так сказать, традиционном виде – вопрос спорный. Новая книга Наталии Ростовой, доктора философии с такой неожиданно литературной фамилией[1] – очередная попытка положительного ответа на этот вопрос.

Автор вызывает глубокую симпатию своим упорным стремлением вырваться из-под спуда апостасийного наследия последних столетий новоевропейской, западной истории, того влияния Запада, которое, по единодушному признанию исследователей, носило и носит поистине тотальный характер. Из того сонма современных российских мыслителей, который она сама именует «московской антропологической школой», она, пожалуй, в наибольшей степени ориентирована на традиционные смыслы, восходящие к православной, то есть, в нашем понимании, к собственно христианской традиции.

Новая философия (в широком смысле), возводя свой генезис к античности, «перепрыгивая» святоотеческую эпоху, так сказать, принципиально склонна абсолютизировать самое себя, как и все Новое и новейшее время. Если позволить себе некоторое, методологически необходимое здесь упрощение, то можно сказать, что в этой философии христианская Традиция в ее аутентичном виде оказывается либо на периферии, либо перестает актуально существовать вовсе.

Что касается специально антропологии (составляющей главный предмет книги), то главное заключается в том, что изначально новая и новейшая философия существует в условиях последствий давней, настоящей и самой фундаментальной антропологической катастрофы, фундаментального выбора, сделанного человеком Запада (по сути, еще в эпоху проторенессанса) в пользу самого себя, в отрыве от Бога, что на века вперед предопределило все бóльшую деградацию человека, постепенную утрату им своего богоподобия, что сегодня, в эпоху исчерпанности секулярного гуманизма, приводит (как прекрасно видит и показывает автор) к отрицанию человека и человечности в принципе. В этой связи очень уместным выглядит высказывание Н.А. Бердяева, приводимое в начале книги: «Человечен не человек, а Бог. Это Бог требует от человека человечности, человек же не очень требует. Человечность и есть Богочеловечность…» Пересказывая далее мысль Бердяева, автор продолжает: «Гуманизм античеловечен, ибо основывается на идее самодостаточности человека. Человечность раскрывается в отношении к Богу… И до тех пор, пока мы, как сказал бы Августин, меряем человека божественной меркой, мы имеем дело с феноменом человек. Мерить человека человеческой меркой – значит мерить его дьявольской меркой»[2].

Поэтому главный вопрос для тех представителей современной философии, которые стремятся вырваться из сегодняшнего антропологического тупика, заключается в следующем: может ли современная философия прорваться к подлинной человечности (немыслимой без нового обретения человеком своего богоподобия, воскрешения памяти о нем) из-под напластований безбожия и, по сути, прямого богоборчества т.н. «современности» (или уже ее постсовременного, постмодернистского распада)?

Пытаясь дать позитивный ответ на этот вопрос, автор, тем не менее¸ оправданно посвящает бóльшую часть своей монографии различным философским тупикам, в которых пребывает современная философия на Западе, фактически приходящая уже к полному отрицанию человека, предлагая разнообразные концепции, реализующие идею конца исключительности человеческого существования, в которых человек включается в природу, в технику, в животный мир, в мир объектов. За каждой из этих конкурирующих концепций кроется свой способ расчеловечивания, закрытия проекта «человек» в современной «философской мысли». Каждой из них в книге посвящена отдельная глава, включающая довольно любопытные подробности, о которых мы по понятным причинам не можем говорить в короткой рецензии.

Альтернатива антропологической катастрофе, отражаемой (а также в определенном смысле и формируемой) современной западной философией (которая выражает, как понятно, глобальный тренд в развитии всей новоевропейской, «фаустовской», по Шпенглеру, цивилизации), видится автору в поисках современной русской философии, в частности в том, что она называет «московской антропологической школой», к которой, по ее словам, принадлежит и сама. Здесь, по словам автора, проект «человек» не закрывается, но, напротив, делаются попытки вдохнуть в него новое содержание. В этих попытках представители данной школы пытаются продолжать традиции классической философии «русского религиозного ренессанса» конца 19 – первой половины 20 вв., в своих лучших проявлениях приходившей к идее «трансцендирования», то есть выхода человека за свои пределы, нахождения своей истины, последней правды о себе в преодолении себя, в прорыве к «надчеловеческому» (Евг. Трубецкой), то есть, так или иначе, в попытке соединения с трансцендентным миру Богом-Творцом.

Главный тренд в современной русской философии определяется ею как «посткосмизм», который отталкивается от «космизма» – известного философского течения сравнительно недавнего прошлого, одного из вариантов имманентизма, то есть такой философской установки, которая в конечном счете исключает «трансцендирование», пытаясь вернуть человека в космос, в природу, из которой его когда-то изъяли.

Среди новых антропологических проектов современной русской философии она выделяет такие, как:

· человек-аутист (Ф.Гиренок);

· человек молчащий (В.Мартынов);

· человек синергийный (С.Хоружий);

· человек перехода (С.Смирнов);

· человек-философ (В.Варнава);

· человек софийный (Ю. Осипов);

· человек литургический (Н.Ростова).

Стремление преодолеть современную антропологическую катастрофу, фундаментальный кризис человека и человечности через идею литургийности, то есть, в конечном счете – молитвенности, устремления всего человеческого существа к Богу выдает в авторе однозначную ориентацию на традиционные христианские ценности, утраченные Западом в ходе «эмансипации» человека от Бога и мировой экспансии новоевропейской западной цивилизации, склонной к уничтожению как жизненной органики, естественности жизни, так и ее духовного содержания. «Бог – это Форма человека, пишет автор. – Форма здесь понимается не как то, что оформляет некое содержание, но как то, что впервые позволяет чему-то проявиться. Форма учреждает из ничто хаоса субъективности что сознания. Форма позволяет конечному существу объять и постичь свою бесконечность. Слово «литургия» указывает на то, что Бог не абстрактная категория, а конкретная. Учреждение и удерживание Формы возможно только в пространстве непрестанной актуализации культа. Евхаристия как центральное Таинство литургии и феномен причастия являет максимум конкретики опыта богообщения, неумозрительной связи с Ним. Литургия требует всего человека, взятого в его тотальности»[3]. И т.д.

Это устремление мысли автора в сторону литургийности, соединения человека с Богом через богослужение, через таинства, на наш взгляд, наиболее созвучно идее «синергийности» человека, развиваемой С.С. Хоружим, ведущим специалистом по исихазму в современной России (да, пожалуй, и в мире), коего автор также причисляет к «московской антропологической школе». Последняя заявила о себе в философском манифесте, зачитанном 19 марта 2019 года на философском факультете МГУ Ф.Гиренком, который, насколько нам известно, является ближайшим наставником и учителем автора.

При всех несомненных достоинствах этой знаковой и весьма значимой для наших дней книги определенное противоречие видится нам в сочетании опоры на традиции русской религиозной философии и кантианского пафоса, прорывающегося в начале изложения проблем современной философии, далеко отошедшей от проблем человека. По словам автора, «Кант либо отрицается такой философией, либо радикально перетолковывается в антикантианском ключе, как, например, в объектно-ориентированной онтологии». Автор не может не знать, что антикантианский пафос, принципиальный онтологизм и опора на платонические и неоплатонические традиции – это то, что вдохновляло таких титанов русской философии, как, например, А.Ф. Лосев и о. Павел Флоренский. Флоренский жестко противостоял кантианству, как наиболее законченному выражению в философии новоевропейского протестантства, принципиально чуждого христианскому культу в его православном, то есть наиболее аутентичном, изводе. К хрестоматийным страницам русской философии относятся слова Флоренского о Канте: «Кантова философия обязана своим существованием протестантскому культо-борству, у нее нет никакого собственного содержания… с падением культо-центризма, т.е. религии, кантианство как таковое, в своих устремлениях, разлетается без остатка…» Кант, при всей сложности его философии, для Флоренского - законченный субъективист и «имманентист», что принципиально противоположно тому новому самообретению человека в Боге, причем именно через культ, богослужение, к которому вроде бы устремлены помыслы автора рецензируемой книги. Можно в связи с этим напомнить и известные слова Лосева об онтологизме христианского Востока и субъективизме и психологизме Запада, в чем он в целом вполне единомыслен с Флоренским. В лице этих своих ведущих представителей русская философия, так сказать, с другой стороны отталкивалась от кантианства, нежели та, с которой это делали разбираемые автором Хайдеггер, Фуко, Бубер и др. Оба упомянутых нами титана русской мысли рассматривают кантовскую философию как одно из проявлений общего новоевропейского тупика, тупика цивилизационного, культурного и мировоззренческого, в конечном счете основанного на ереси. Почему об этом важнейшем факте нет никакого упоминания в монографии, для нас остается некоторой загадкой, которую не хочется разгадывать при помощи домыслов.

В заключение хотелось бы выразить полное согласие с тем положением манифеста МАШ, в котором говорится о том, что сегодня подлинная философия, противостоящая последнему достижению Запада – деантропологизации через цифровизацию, подчинению человека власти цифры – это сознательное сумашествие. Глубокую правду этих слов тем легче постигнуть, если вспомнить, что свои идеи Н.Ростова и ее единомышленники развивают на философском факультете МГУ, чьи ведущие «светила» в свое время поставили свои подписи под «Гуманистическим манифестом», этой апологией безбожия, а устремления автора обрести новую, подлинную человечность через литургийность, то есть молитву и таинства, существуют в контексте глубокой деградации главных держателей «площадки» – церковных институтов, в своей сегодняшней эволюции во многом рабски повторяющих зады либерализма и постмодерна. На фоне упомянутых обстоятельств окончательно убеждаешься в том, что настоящая философия сегодня сродни подлинному юродству – редкостному подвигу, существующему для избранных.

Владимир Семенко

Источник